Я пахну мартовским пасхальным хлебцем.
Знаете, когда мне доводиться случай потереться в так называемой "бооогемной" среде нашего города.
Ну, то есть, на всяческих открытых лекциях, спектаклях экспериментального театра, открытиях выставок.
Там всегда наступает время, когда все разбиваются на маленькие кучки и спорят о том, "что есть искусство".
Я это все к чему, в этом мире мало того что меня потрясает.
Есть пара вешей, и когда в контекст одного произведения, будь то современное или уже ставшее классикой,
Вписываются строчки из его предшествующего, и уже можно сказать, памятника искусства.
Меня восхищает, как Джармуш цитирует Набокова непринужденными устами юной особы.
Как Дживс цитирует Шекспира и Вергилия.
И вот эти мальчики, Самое Простое Большое Число, в "Рождество" используют последней фразой, последнюю фразу из "Цинников" Мариенгофа.
Сама фраза, для не читавшего, в сущности является ни чем.
А меня разрывает на куски когда я слышу последние фразы, и попутно кручу в себе всю всю книгу.
Мурашки по коже, сердце на вылет.
Ну, то есть, на всяческих открытых лекциях, спектаклях экспериментального театра, открытиях выставок.
Там всегда наступает время, когда все разбиваются на маленькие кучки и спорят о том, "что есть искусство".
Я это все к чему, в этом мире мало того что меня потрясает.
Есть пара вешей, и когда в контекст одного произведения, будь то современное или уже ставшее классикой,
Вписываются строчки из его предшествующего, и уже можно сказать, памятника искусства.
Меня восхищает, как Джармуш цитирует Набокова непринужденными устами юной особы.
Как Дживс цитирует Шекспира и Вергилия.
И вот эти мальчики, Самое Простое Большое Число, в "Рождество" используют последней фразой, последнюю фразу из "Цинников" Мариенгофа.
Сама фраза, для не читавшего, в сущности является ни чем.
А меня разрывает на куски когда я слышу последние фразы, и попутно кручу в себе всю всю книгу.
Мурашки по коже, сердце на вылет.